Первым вариантом атомной бомбы был облегчённый вариант — атомная граната. Фейнман взял обычную гранату в долг, посыпал её атомом и взорвал во дворе Массачусетского Технологического Института. Спустя два месяца восточное крыло института было частично восстановлено, и Фейнман продолжил свои работы. После атомной гранаты последовали такие великие изобретения Фейнмана, как атомная пуля, атомная сабля, атомный танк и, наконец, самое популярное его изобретение — атомная бомба. Для того, чтобы создать атомную бомбу, Фейнману потребовались всего лишь шариковая ручка, <…вырезано цензурой>, напильник и молоток. Первые атомные бомбы, по словам самого Фейнмана, выглядели смешно и неуклюже, работали не более тридцати секунд, но потом стали получаться гораздо лучше.
Нобелевскую премию "за фундаментальные работы по квантовой электродинамике" ученый получил, конечно же, гораздо позже. Все началось с того, что в детстве маленький Фейнман до икоты пугался, услышав фразу "квантовая электродинамика". Годы спустя, заполучив в наследство от папы туннельный субатомный микроскоп корпорации "Забавные маленькие штучки Исаака Феймана", он разглядел в него крошечные электрончики и даже попробовал оторвать один из них от ядра. Разумеется, ничего не вышло. "Ох блять, ну надо же!" — пришел в неописуемый восторг будущий гений и тотчас же с помощью родственных связей вышел на Альфреда Нобеля. "Ого, хуясе!" — одобрил меценат потуги начинающего ученого. Оба они оказались правы. Любопытно, что эти фразы были слово-в-слово повторены ими же несколько позже - соответственно 6 и 9 августа 1945 года.
Так вот, Фейнман длительное время пытался оторвать несчастный электрон от протона в атоме водорода. Так продолжалось до тех пор, пока закадычный друг Эри Шредингер случайно не обронил на пьянке по поводу очередного прихода Энштейна на тему "почему Звездные Войны — полная антинаучная лажа" мысль о том, что, собственно, и нет никаких электронов — там только волны ходят вокруг ядра. Эри еще сказал, что они с чуваками назовут эту мысль "принципом неопределенности Гейзенберга" — дело в том, что именно общий приятель Карл Гейзенберг случайно изобрел новую теорию, отвечая домашнее задание по физике на тему "Электронные орбитали". "Да хуй его знает, где этот ваш электрон там болтается" - скромно потупив глаза, признался будущий светоч квантовой механики, чем и открыл новую эпоху.
Вообще, надо сказать, Шредингер был стопроцентным меланхоликом и фаллоцентристом. Его пресловутый хуй был в курсе абсолютно всего происходящего в мире — положения электрона в атоме, судьбе кота в камере пыток (в погоне за дешевой популярностью Шредингер назвал камеру своим именем), и реальности мира как такового. «Что такое жизнь с точки зрения физики?» - любил он, выпив пару литров темного, спрашивать захмелевших коллег. "Да хуй её знает!" - хором дружно кричали физики-атомщики, приводя тем самым друг друга в неистовый восторг. Словом, теория неопределенности Гейзенберга была в те времена ошеломительно популярна.
Не разделял ее, пожалуй, только Курчатов. Ему вообще скучно было разделять чужие теории. Дело в том, что, придя в неописуемое восхищение первыми на советском рынке китайскими петардами, они вместе с Женькой Забабахиным (как будто никто не догадывался, что это на самом деле Абрам Иоффе), принялись мастерить свои собственные. Отец Всех Народов, стремясь обеспечить счастливое будущее для советской молодежи, не отказывал молодым пиротехникам ни в чем: ни в уране, ни в радии, ни в испытательных полигонах. Дело шло бойко. "Ух и захуячим!" - в предвкушении потирая руки, радовались ученые. Но случилось так, что Сталин неожиданно передумал строить светлое будущее и умер, а вместо него откуда-то взялся совсем уж скучный человек, который любил кушать кукурузу и не любил, когда что-то где-то громко хлопает. Поэтому, хоть петард и понаделали целую кучу, хлопнуть ни одной так и не удалось.
Вообще, надо сказать, Шредингер был стопроцентным меланхоликом и фаллоцентристом. Его пресловутый хуй был в курсе абсолютно всего происходящего в мире — положения электрона в атоме, судьбе кота в камере пыток (в погоне за дешевой популярностью Шредингер назвал камеру своим именем), и реальности мира как такового. «Что такое жизнь с точки зрения физики?» - любил он, выпив пару литров темного, спрашивать захмелевших коллег. "Да хуй её знает!" - хором дружно кричали физики-атомщики, приводя тем самым друг друга в неистовый восторг. Словом, теория неопределенности Гейзенберга была в те времена ошеломительно популярна.
Не разделял ее, пожалуй, только Курчатов. Ему вообще скучно было разделять чужие теории. Дело в том, что, придя в неописуемое восхищение первыми на советском рынке китайскими петардами, они вместе с Женькой Забабахиным (как будто никто не догадывался, что это на самом деле Абрам Иоффе), принялись мастерить свои собственные. Отец Всех Народов, стремясь обеспечить счастливое будущее для советской молодежи, не отказывал молодым пиротехникам ни в чем: ни в уране, ни в радии, ни в испытательных полигонах. Дело шло бойко. "Ух и захуячим!" - в предвкушении потирая руки, радовались ученые. Но случилось так, что Сталин неожиданно передумал строить светлое будущее и умер, а вместо него откуда-то взялся совсем уж скучный человек, который любил кушать кукурузу и не любил, когда что-то где-то громко хлопает. Поэтому, хоть петард и понаделали целую кучу, хлопнуть ни одной так и не удалось.
Не только советские физики испытывали трудности. В связи с упомянутым прорывом в совершенно неловкую ситуацию попал великий ядерщик Нильс Бор. К своему удовольствию, он был датчанин, с вытекающим следствием в виде близости Голландии, уже тогда знаменитой диковинными товарами. Однажды, приобщившись даров соседей по материку, Нильс смотрел в туннельный микроскоп на электрон. А тот, крошечный поганец, вместо того, чтобы быть маленьким суетливым шариком, возьми да и расплывись по всему атому. И не поймешь, где он на самом деле есть. Великий ученый от недоумения поперхнулся и протер глаза: "Да что за поебень–то!". Электрон же как будто не слышит, всё плоским волновым фронтом прикидывается. Чертовщина, да и только. Нильс Бор звонит Гейзенбергу - мол, братан, в непонятках сам, разрули тему. А тот, полностью оправдывая фамилию, затихарился и уже вовсю пишет статью в "Popular Mechanics", озаглавленную "Концепция субатомной эквипенисуальности - это я придумал!". И никто с тех пор Нильсу не верил, что это он первооткрыватель.
Больше всех над беднягой Нильсом потешался его закадычный враг и научный оппонент Эрнест Резерфорд. "Хаха, смотрите, это же сам Мистер Атомный Неудачник!" - некрасиво тыкал пальцем знаменитый физик на банкете, посвященном выходу новой книжки Рентгена "Как я испытывал свои клевые просвечивающие лучи", которая моментально стала бестселлером и даже впоследствии была переиздана в качестве приложения к журналу Penthouse. Несмотря на свои аморальные выходки, Резерфорд был известен и уважаем за трудолюбие и упорство. Он целыми днями просиживал в лаборатории, пытаясь изловить хотя бы одну альфа-частицу. "Да ёб твою мать!" — бормотал ученый себе под нос, обходя хитрую систему капканов, волчьих ям, сачков и мышеловок. Ни одной, даже самой завалящей альфа-частицы в них не было, и этот факт сильно расстраивал пожилого гения.
В отличие от Резерфорда, Макс Планк подходил к своим опытам спустя рукава, а иногда даже и с отвращением. В силу этого, лаборатория Планка располагала только тремя приборами: дыроколом, штопором и скотчем. В начале карьеры ученый обзавелся было коробкой канцелярских скрепок, но их быстро разворовали ушлые коллеги. Это событие сильно потрясло психику великого физика. "Каких квантов, каких фотонов и нейтронов они от меня хотели, когда скрепки и те пораспиздили, говнюки!" - сокрушался он в мемуарах, беззастенчиво хуля коллег по цеху. Желчность и мизантропия Планка хорошо отражена в объемном труде "Физики шутят". «Научная истина торжествует по мере того, как вымирают её противники» - любил говаривать Планк и нехорошая улыбка в те моменты пробегала по его губам.
Раскол в научном сообществе тех годов достиг апогея. Там и сям случались потасовки сторонников Гейзенберга и Шредингера с ретроградами, обывателями и конной милицией. Интеллигентнейший доселе Роберт Оппенгеймер (кстати, по нелепой случайности он был единственным евреем в пантеоне светил мировой ядерной физики) гонял студентов по аудиториям астролябией и штангенциркулем. "Я вам, блядь, покажу корпускулярно-волновой дуализм!", - бушевал ученый, - "Я вам, уродам, выделю радиоактивные изотопы!". Менее сильные личности и вовсе погружались в беспросветные пучины порока, находя утешение в пьянстве, оргиях и спорах с Эйнштейном.
Именно в этот момент на сцене появляется Стивен Хоукинг. Изначально понятно, что с такой смешной фамилией парню ничего не светило в теоретической физике, на что явно намекала банда Гейзенберг–Шварцшильд–Фейнман–Эйнштейн. Вплоть до мордобоя, надо сказать. Но чувак был пролетарского происхождения, и, когда надо, мог запросто разъяснить основы квантовой механики на пальцах. Именно он в итоге объединил разрозненные шайки пост–релятивистов, заявив, что существует некая абстрактная теория всего и вся. И что в нейтронах и протонах есть кварки. И что есть гравитоны (сам он их ни разу не видел, но столь отчаянно клялся мамой, что ему сразу же поверили). И что "черные дыры" — это вовсе не характеристика уроженок Южного Бронкса. И что надо строить коллайдер, ибо воздастся. И да пребудет с нами бозон Хиггса, хихикая, туманно намекнул он, и уверовали в ЦЕРНе, и вот.
Что значит "коллайдер" не знал никто, включая самого Стивена (Пенроуз, например, искренне полагал, что "коллайдер" - это не объект, а процесс). Как это обычно и бывает с гениями, озарение явилось ему в момент ожесточенного исследования укромных уголков своего носа. Внимательно ознакомившись с очередным извлеченным экспонатом, Хоукинг внезапно услышал внутри своей замысловатой черепной коробки Неземной Глас. "Слышь, э!", - произнес Глас, - "Братан, а есть коллайдер, бозоны поразгонять? Срочняк нужен". "Ептыть!" - растерялся Стивен и уставился в небо, как будто предполагая именно там найти подтверждение охватившим его смутным подозрениям. Но Глас, озвучив свои проблемы, почему-то незамедлительно исчез, оставив после себя в голове ученого лишь отголоски красивой и манящей фразы: "большой адронный коллайдер". Хоукинг недоуменно хмыкнул, неловко избавился от назального ископаемого и медленно побрел к своим коллегам - проповедовать ядерную физику.
(Если вы захотите запостить это где-нибудь в другом месте, то, пожалуйста, поставьте ссылку на этот блог. Мне будет очень приятно)
